Неточные совпадения
«Вот так, вот так! — кричали одобрительно голоса наверху, — под крылья-то подцепи ей!» (Под
крыльями матросы разумели плавательные ласты, которые
формой и величиной в самом деле походят на
крылья.)
Лиза сидела против Помады и с напряженным вниманием смотрела через его плечо на неприятный рот докторши с беленькими, дробными мышиными зубками и на ее брови, разлетающиеся к вискам, как
крылья копчика, отчего этот лоб получал какую-то странную
форму, не безобразную, но весьма неприятную для каждого привыкшего искать на лице человека черт, более или менее выражающих содержание внутреннего мира.
Голос Павла звучал твердо, слова звенели в воздухе четко и ясно, но толпа разваливалась, люди один за другим отходили вправо и влево к домам, прислонялись к заборам. Теперь толпа имела
форму клина, острием ее был Павел, и над его головой красно горело знамя рабочего народа. И еще толпа походила на черную птицу — широко раскинув свои
крылья, она насторожилась, готовая подняться и лететь, а Павел был ее клювом…
— Сокращение переписки, — говорил он, — отняло у администрации ее жизненные соки. Лишенная радужной одежды, которая, в течение многих веков,
скрывала ее
формы от глаз нескромной толпы, администрация прибегала к «катастрофам», как к последнему средству, чтобы опериться. Правда, новая одежда явилась, но она оказалась с прорехами.
Я только теперь рассмотрел ее хорошенько: шатенка, среднего роста, в коричневом платье не первой молодости, которое не
скрывало очень солидных
форм. Серые глаза, чуть-чуть подведенные, смотрели с веселой дерзостью. Меня поразили густые волосы, сложенные на затылке тяжелым узлом. Она медленно оглядела комнату, оглядела ветхий стул, который ей я подал, а потом села и спокойно перевела глаза на меня.
Рюмин (горячо и нервно). Позвольте! Я этого не говорил! Я только против этих… обнажений… этих неумных, ненужных попыток сорвать с жизни красивые одежды поэзии, которая
скрывает ее грубые, часто уродливые
формы… Нужно украшать жизнь! Нужно приготовить для нее новые одежды, прежде чем сбросить старые…
Я нисколько не желаю
скрывать оный и лишать вас удовлетворения, на каковой конец и прилагаю при сем узаконенной
формы документ…».
В своем ситцевом розовом сарафане и в такой же рубашке она выглядела настоящей приисковой щеголихой; подвязанный под самые мышки передник плохо
скрывал ее могучие юные
формы.
— Почему же «неподлежательно»? — перебил он меня мягко и как бы успокаивая. — По-моему, и «общение»… почему же и к нему не прибегнуть, ежели оно, так сказать… И меньшего брата можно приласкать… Ну а надоел — не прогневайся! Вообще, я могу вас успокоить, что нынче слов не боятся. Даже сквернословие, доложу вам, — и то не признается вредным, ежели оно выражено в приличной и почтительной
форме. Дело не в словах, собственно, а в тайных намерениях и помышлениях, которые слова за собою
скрывают.
Город имеет
форму намогильного креста: в комле — женский монастырь и кладбище, вершину — Заречье — отрезала Путаница, па левом
крыле — серая от старости тюрьма, а на правом — ветхая усадьба господ Бубновых, большой, облупленный и оборванный дом: стропила па крыше его обнажены, точно ребра коня, задранного волками, окна забиты досками, и сквозь щели их смотрит изнутри дома тьма и пустота.
Короткие рыжие волосы не
скрывали странной и необыкновенной
формы его черепа: точно разрубленный с затылка двойным ударом меча и вновь составленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв.
Как раз против входа, в большом стариковском кресле, откинувши голову назад на подушку, сидела женщина в дорогом китайском шлафроке и с укутанной головой. Из-за вязаного шерстяного платка виден был только бледный длинный нос с острым кончиком и маленькой горбинкой да один большой черный глаз. Просторный шлафрок
скрывал ее рост и
формы, но по белой красивой руке, по голосу, по носу и глазу ей можно было дать не больше 26–28 лет.
Она была писана на раздушенной бумажке, совершенно так, как пишутся записки в романах, и сложена в предательски малую
форму, так что ее можно было
скрыть под дамской перчаткой.
Разумеется, все эти нынешние мои воспоминания охватывают один небольшой район нашей ближайшей местности (Орловский, Мценский и Малоархангельскии уезды) и отражаются в моей памяти только в той
форме, в какой они могли быть доступны «барчуку», жившему под родительским
крылом, в защищенном от бедствия господском доме, — и потом воспоминания эти так неполны, бессвязны, отрывочны и поверхностны, что они отнюдь не могут представить многостороннюю картину народного бедствия, но в них все-таки, может быть, найдется нечто пригодное к тому, чтобы представить хоть кое-что из тех обстоятельств, какими сопровождалась ужасная зима в глухой, бесхлебной деревеньке сороковых годов.
Он не старался
скрыть себя; ни одежды, ни движений, ни чувств не подчинял
формам; он весь был наружу.
Волны тарлатана, блонд и газа, оттеняемые мундирами военных и штатских чиновников, полу
скрывали обворожительные
формы московских красавиц; плечи, как бы выточенные из слоновой кости, блестели своею свежестью и белизною, хорошенькие личики улыбались, как утро мая.
Весь он, от края до края, куда только хватало зрение, был густо запружен всякого рода телегами, кибитками, фургонами, арбами, колымагами, около которых толпились темные и белые лошади, рогатые волы, суетились люди, сновали во все стороны черные, длиннополые послушники; по возам, по головам людей и лошадей двигались тени и полосы света, бросаемые из окон, — и все это в густых сумерках принимало самые причудливые, капризные
формы: то поднятые оглобли вытягивались до неба, то на морде лошади показывались огненные глаза, то у послушника вырастали черные
крылья…
Так что хотя освобождение от ложных религиозных
форм, всё убыстряясь и убыстряясь, совершается, люди нашего времени, откинув веру в догматы, таинства, чудеса, святость библии и другие установления церкви, не могут все-таки освободиться от тех ложных государственных учений, которые основались на извращенном христианстве и
скрывают истинное.
Внешняя суетливая, бесполезная деятельность, состоящая в установлении и применении внешних
форм жизни,
скрывает от людей ту существенную внутреннюю деятельность изменения сознания, которая одна может улучшить их жизнь.
Но горе было в том, что к тому времени, когда христианское учение в его истинном значении стало выясняться людям, большая часть христианского мира уже привыкла считать истиной те внешние религиозные
формы, которые не только
скрывают от людей истинный смысл христианского учения, но и утверждают прямо противоположные христианскому учению государственные установления.